Книга Валерия. Роман о любви - Юлия Ершова

Валентина Фёдоровна покраснела и отозвалась, повышая голос:

— Будет тебе, Николаевна, судьбу клясть! У каждого свой крест, и твой — не тяжелее моего. Постыдись! Видишь, девочке плохо. — От волнения она сжала кулачки, подбородок её теперь чуть вздрагивал, и только парик, скопировавший её депутатскую причёску, не шевельнул и волосом. — К Яновичам лучше ступай, у тебя ключ, приберись, посуду помой… И молча! Нет чего дельного сказать — лучше рот на замке держи!

Николаевна выпятила нижнюю губу, надула без того круглый живот и окрысилась:

— А ты мне рот, Валентина Фёдна, не затыкай! Имею право! Всю жизнь до копеечки честно прожила. А что? Мужу не изменяла, работала до седьмого пота, семью смотрела! А эти, эксплутаторы, не знают куда деньги девать, что купить! Сколько живу — смотрю на них. Полина в магазин не ходит, мусор не выносит и ребёнка, больного, не смотрит, на дочь кинула! Только шубы меняет, каждый год новая! И макияжем-то себя как облепит! Смотреть противно, тьфу! Веки не открываются! А что? Мимо идёт — первая не здоровается, морду отвернёт и пыхтит. А от самой перегаром разит, как от забулдонов обычных! И за что таких любят? Мужик у неё — золото! Терпит эту дуру, не разводится! Денег ей не жалеет! Да что ещё? Старшую свою высмотрел! И купал, и гулял, и в молочку бегал! А мамаша-то коляску в руках не держала ни со вторым, ни с первым! А что? Сегодня вот новый сюрприз — белая горячка! И нечему тут удивляться. Каков её маршрут был? Из сауны в кабак, из кабака в ночной клуб, а оттуда в казино.

Снежана лежала с закрытыми глазами и не внимала монологу ближайшей соседки. Та высказывала свои соображения Валентине Фёдоровне при каждом удобном случае. Последняя в обсуждения уж не вступает, так, головой кивнёт для вежливости — и убегает. А сегодня у Николаевны есть возможность говорить про наболевшую, тревожащую её сердце тему сколько душе угодно. Вот она и распинается.

— А ты мне, Валентина Фёдна, рот затыкаешь! Кухню её помойную могу, значит, мыть, а сказать не могу! Правду сказать не дают! Крики сумасшедшие терпеть должна, а возмутиться не смей! — Николаевна побагровела и даже стукнула кулаком по обеденному столу. Валентина Фёдоровна расправила сутулую от возраста спину, поставила голос в привычный для неё официальный режим и проговорила:

— Вы, гражданка, забываетесь, в чьём доме находитесь. У меня не позволено говорить… чушь разную, подзаборную. Это вы недостаток культуры показываете… — Знатная пенсионерка сверкнула вставными зубами, дорогими, белыми, которые пенсионерам нашей республики не по карману. Протезирование в лучшей клинике оплатил «Икар», года два назад. С той поры Валентина Фёдоровна живёт в чувстве благодарности к семье Яновичей и всякий раз вытирает слёзы, когда встречает Валерочку на лестнице.

Николаевна съёжилась, обида на давнюю подругу, у которой не раз рыдала на груди, растеклась по её разгоревшемуся лицу.

— Ах! Вот ты как. Ну, соседушка.

— Ты же правду любишь говорить — так правду и слушай. Никто не виноват, ты сама виновата, что Людка твоя до сих пор в девках ходит. Она и хорошая, и образованная, глазки красивые, а толку что? Жених как на мать её глянет — глаза яростные, язык злой, ни доброты, ни мягкости, — сразу охота к невесте пропадает! Ведь яблоко что яблоня, как известно. Ты бы, чем соседей осуждать да завидовать, лучше бы в храм сходила, помолилась о благополучном замужестве дочери, глядишь — и ты смягчишься, и её судьба устроится. Так всегда бывает!

У Николаевны бигуди дыбом встали:

— Ага! Вот как ты, подруженька, запела! А что? Я, значит, грешница, а ты — святая! Раз в неделю в храм слётаешь — и на тебе, крылья растут, нормальных людей поучать можно! И что я там, в храме, не видала? Полька вот пьяница горькая, а ей без всяких молитв Всевышний прекрасного мужа дал! А тебе Бог почему не помог, когда внучку и правнучку твою убивали, ножами резали? А? Молчишь? Ты ведь и тогда в церковь бегала, свечки жгла?

По лицу Валентины Фёдоровны пробежала тень, а Снежане захотелось запустить чем-нибудь в эту жёлто-махровую гору, пыхтящую злом, но расслабленные руки и заполненная звоном голова не восприняли боевой сердечный импульс.

— Милая моя, — ответила знатная пенсионерка сдавленным голосом, — прости меня. Зря я тебе про храм. Думала я, Николаевна моя своего мужа покойного поминать ходила, литургию отстояла, панихиду отстояла, отчего и за здравие дочери не постоять? Ошиблась, неловко как-то, так рассердила тебя! Наверное, давление у тебя подскочило, красная вон вся… Ты домой ступай, полежи. А меня, старуху глупую, прости уж, виновата, в такой грех тебя ввела.

Николаевна приподнялась. Выпуклый живот её сдулся, даже пояс от халата повис, а подбородок задрожал, как у встревоженной кошки.

— Нет! Нет, нет… Валентина Фёдна, нет. А что? Я всё сделаю, мигом, сейчас же на кухне приберу, в коридоре… Ты ведь меня на помощь позвала, Валентина Фёдна. Я помогу, мы ведь не первый год знакомы, пуд соли, поди, съели. Ты знала, к кому обратиться! — пролепетала она.

Вдохновлённая помощница умчалась на осквернённую кухню Яновичей, а махровый поясок её приземлился на паркет гостиной Валентины Фёдоровны, бесшумно, как гусиное пёрышко.

II

Радуницу ещё не отыграли. Созреет утро, и кладбища опять заполнятся посетителями.

Cо свистом пули мчатся автомобили по кольцевой. И джип Яновича не отстаёт, даже преуспевает.

Смрадным пятном мазута расплылось в груди Яновича отвращение. Голос посредника был противнее плесени и гнили. Джип опять прибавил скорость, вздрогнув под рукой хозяина, и замигал легковым простушкам — уступите дорогу настоящему асу.

Янович потянулся к дорожной сумке, брошенной им на переднее сиденье, и одной рукой вытряхнул из её чёрной глубины пару носков и тайный мобильник с единственным абонентом в списке контактов. «Кум» оказался недоступным — ещё один тревожный знак. Янович вдохнул до боли в лёгких. Что сулит ему встреча с посредником?

Неопределённость поджидала его на стоянке у одного из городских парков, где с утра до вечера кружатся карусели и объедаются сладкой ватой дети, а по вечерам на танцплощадке шаркающие пенсионеры вальсируют с дамами, такими же шаркающими, но напомаженными и надушенными.

Никто из сотрудников «Икара», даже наипроницательнейшая Елена Юрьевна, главный бухгалтер и любимица директора, не догадывался, какие финансовые и производственные проблемы её предприятия решаются на скамейках этого городского парка. Какие сюда стекаются люди и как они, прохаживаясь по аллеям, на пальцах раскидывают человеческие судьбы. Директор «Икара» бывает здесь постоянно, тоже прохаживается или сидит на скамейке, но больше молчит и кивает, чем говорит или раскидывает пальцы. Его всегда сопровождает кум, Родионыч. Без него никто из вершителей судеб на Яновича даже бы и не взглянул.

Для связи с Родионычем у директора был тайный мобильник, оформленный на неизвестную персону. Но сегодня утром тайный мобильник молчал. Кум подал сигнал тревоги по обычному, доступному общественности телефону ехидным голосом своей тридцатилетней племянницы, которую он в ушедшем году пытался выдать замуж не только за Яновича, но и за пару-тройку положительных бизнесменов местного масштаба.